Мистеру Ричардсу сорок, и выглядит он абсолютно потрясно: подтянутый, но не перекаченный, с тёплым рассудительным взглядом из-под очков, и вежливой манерой держаться что в речи, что в движениях, а так же с очаровательным предпочтением джинсов брюкам костюма, лишь выгоднее подчёркивающих фигуру. Когда тот входит в класс впервые, Илаю кажется, что на короткий миг земля, пошатнувшись, уходит из-под ног, а в ушах появляется невнятный гул, смесь голосов и странного шума. Жу-жу-жу, мистер Ричардс, жу-жу-жу, литература, жу-жу-жу, пожалуйста, будьте ко мне добры, и я буду добр в ответ. О, Илаю хочется не просто быть добрым — ему хочется быть отзывчивым и внимательным, ему хочется быть податливым в этих красивых и крепких руках, ему хочется столько всего и сразу, что он практически перестаёт спать ночами, утопая в фантазиях по едва знакомому ему мужчине, кусая и без того истерзанные губы вновь и вновь, чтобы мать не услышала ни звука из его комнаты, ни единого стона или томного вздоха, хоть отдалённо напоминающего одно-единственное имя: Марк. Это имя преследует его везде и всюду, наяву, во снах, в собственных мыслях, Илай знает, что становится одержим, но не пытается с этим ни бороться, ни мириться: просто существует в своей замкнутой реальности, игнорируя и подкалывающих его по поводу отсутствия личной жизни друзей, и вопросы матери, не замечающей очевидного, но замечающей, что что-то всё-таки не так, как было раньше.
— Милый, ты в порядке? — её голос как и всегда звучит спокойно и уверенно, без упрёков, настойчивости или возмущения, а пальцы ложатся на лоб в попытке проверить температуру, ведь лицо мальчишки по возвращению домой умудряется быть белым точно бумага, но с не унимающимися ярко-алыми пятнами на щеках.
— Да, просто устал немного, — универсальный ответ-причина сбежать работает безотказно, позволяя скрыться в своей комнате стремительно, но вместе с тем вызывает невыносимое чувство вины: мама же совсем не виновата. Ни в том, что интересуется жизнью сына и хочет помочь, ни в том, что жизнь сына этим вечером явно поворачивает куда-то не туда.

[indent] В знакомый кабинет, единственный без дурацких плакатов с портретами и цитатами, Илай приходит только для того, чтобы задать интересующие его вопросы о сонетах Шекспира для эссе. Ему хочется знать в первую очередь, почему именно он из всего класса получил не пьесу, а сборник любовной лирики, почему именно его задание отличается от остальных — возможно, ему хочется слышать, что именно он как никто другой сможет справиться с анализом чего-то, казалось бы, более разрозненного, нежели одно цельное произведение, возможно, в подтексте его задания есть что-то ещё, что-то, что он упускает — но все размышления Бауэра, его идеи, тугая спираль безумных бесконтрольных мыслей, что как и всегда затягивает его глубже, сжимается вокруг него тугими кольцами, вдруг обрывается, стоит оказаться перед приоткрытой дверью кабинета с тонкой полоской льющегося из него света и тихими, но чёткими голосами.
— Я уверена, Марк, мы сможем с Вами договориться...
— Всё ещё мистер Ричардс для Вас, мисс Линн, — знакомый голос звучит непривычно напряжённо, звенит глухим раздражением, прикрытым напускной вежливостью и нежеланием обидеть, но Илай знает, видит, слышит, чувствует это желание быть прямее, грубее, если потребуется, Илай смотрит во все глаза, как старшеклассница-выпускница предпринимает явно последнюю отчаянную попытку одержать победу в том, что выглядит как довольно длинный и утомительный разговор, делает шаг ближе, льнёт к преподавателю всем телом, опустив ладонь на плотную ткань джинсов, и мальчишка задыхается — от возмущения, от постыдного, но бесконтрольного возбуждения, словно на автокатастрофу смотрит на происходящее, не в силах отвести глаза даже если очень хочется, ненавидя себя за это, ненавидя Линн с её чересчур короткой для школы, задирающейся сейчас юбкой, ненавидя мистера Ричардса за то, что он мешкает, мешкает долгие несколько секунд, будто бы вовсе и не против, будто бы ещё чуть-чуть, и он поддастся соблазну, толкнётся в наманикюренные девчачьи пальцы бёдрами, позволяя бархатному голосу с лёгкой, едва уловимой хрипотцой сорваться на тихий протяжный звук...
— Ради сохранения Вашей репутации, мисс Линн, я сделаю вид, что ничего не случилось, но я крайне не заинтересован в происходящем, и Вам лучше уйти, — ледяной голос вырывает Бауэра из фантазии слишком поздно, достаточно, чтобы оказаться омытым электрическим светом кабинета через распахнутую настежь дверь, чтобы оказаться чуть не снесённым с ног разъярённой отвергнутой девчонкой, чтобы оказаться окинутым недоумённым и почти что отчаянным взглядом учителя, непозволительно, очевидно-долго задерживающемся на не менее очевидно-обтянутых тканью джинсов местах на теле юноши...
— Илай... Не знаю, как долго ты простоял за дверью, но я уверяю тебя, всё совсем не так, как тебе кажется.

[indent] В тот вечер они разговаривают о многом — о произошедшем, о Линн и причине её появления в кабинете (попытка стать победительницей школьного литературного конкурса, так как победа способна помочь с получением стипендии в колледже), о Шекспире и его сонетах, посвящённых мужчине, о мистере Ричардсе, о литературном конкурсе и обо всём на свете, кроме очевидного стояка Илая, явно не оставшегося незамеченным. Юноша думает об этом все выходные, сгорая от стыда, еле фокусируется на учёбе и эссе, сбегает в душ и туалет чаще обычного, изнемогая, уверенный, что с понедельника его позор точно всплывёт в разговоре или не только, изменит его жизнь, и оказывается прав, но совсем не так, как думает: по возвращению в школу мистер Ричардс не пытается его избегать, не отводит его в сторону, чтобы рассказать о том, какие реакции его тела и разума неправильные, как он, Бауэр, ничуть не лучше той девчонки в своём поведении. Нет, в контраст всем этим закономерным реакциям, Марк начинает уделять мальчишке больше внимания на уроках, улыбается украдкой, кладёт ладонь на плечо, проходя мимо с книгой, и от всех этих небольших, возможно, надуманных больным мозгом проявлений у школьника окончательно едет крыша по преподавателю: он таскается к нему после уроков под любым удобным предлогом, думает о нём круглые сутки, болезненно мусолит "крайне не заинтересован в происходящем" в адрес девчонки-старшеклассницы, пытаясь понять, не означает ли это незаинтересованность в девчонках в принципе, и всех этих эмоций, всей этой неопределённости так много, что однажды Илай всё-таки взрывается, не выдерживает, делает первый шаг, поддавшись порыву. Порыв этот обрывает Марка на полуслове, мальчишеские губы находят губы старшего хаотично, жадно и вместе с тем неловко, это его первый поцелуй, и мальчишка готов заскулить от счастья и облегчения, когда после секундной паузы мистер Ричардс реагирует не толчком в грудь, а руками, осторожно притягивающими его ближе.
— Илай... Нам нельзя... Это незаконно, — сбившееся дыхание мужчины кружит голову ничуть не хуже, чем его вкус на языке и горящие от лёгкой щетины губы и кожа вокруг.
— Об этом никто не узнает, — обещание звучит до ужаса наивно, но вместе с тем так искренне, так бескомпромиссно, что Марк, кажется, не находит в себе ни сил, ни желания спорить — ни со словами, ни с распущенными руками мальчишки, дорывающегося до запретного плода и спешащего взять от ситуации максимум, пока никто не передумал.

[indent] Никто не передумывает следующий год, и они стараются быть осторожными вопреки возрасту согласия, достигнутому Илаем на пятый месяц с начала их отношений: школьные правила всё ещё строги и запрещают учителям вступать в отношения с учениками, да и вопреки заманчивому первому сексу на учительском столе юноша с удовольствием меняет обстановку на уют дома Марка, куда он всегда приходит один, отдельно от старшего, чтобы не вызывать ни у кого подозрений и лишних вопросов. В тот период почти-что-семнадцатилетний мальчишка чувствует себя невероятно счастливым и на своём месте, ему нравится Марк и их разница в возрасте, нравится чувствовать его внимание и заботу, нравится то, как "мистер Ричардс" смотрит на него украдкой, а он дразнится в ответ прямо на уроке, то откровенно-порнушно играясь с ручкой губами в нарочитой задумчивости, то касаясь себя пальцами там, где под одеждой виднеются яркие метки. Они практически не ссорятся, сохраняют на уроках видимость исключительно профессиональных отношений, и игнорируют слухи, пущенные по школе, о том, что кто-то где-то видел "лучшего препода года в обнимку с каким-то сопляком". Их выстроенная со временем идиллия рушится внезапно и абсолютно по-идиотски: они позволяют себе не больше и не меньше, чем поцелуй — жаркий, страстный, как обещание большего на вечер, когда они наконец окажутся одни. Только вот директор на пороге кабинета появляется крайне не вовремя, в аккурат к жаркой сцене, обрывающейся его криком: "Какого чёрта здесь происходит?!"

[indent] Первым в кабинет директора уходит преподаватель, и за час их разговора с мистером Пакерли Илаю не удаётся выцепить ни одного чёткого слова из-за двери, они сливаются в сплошной поток разъярённого, но хорошо контролируемого в своей громкости гомона голоса директора и более тихого, покорного, стыдливого голоса Марка — мистера Ричардса — не удостаивающего юношу хотя бы одним взглядом на выходе из пыточной.
— Мистер Бауэр, войдите, — скрипучий голос главы школы вырывает юношу из транса спустя ещё полчаса, полчаса, в которые явно происходит несколько телефонных разговоров, содержание которых не только недоступно, но и не так уж интересно мальчишке. Стул напротив стола директора жёсткий и неподвижный, словно и правда для пыток врагов созданный, и Илай фокусируется на нём куда больше, нежели на словах мужчины: о том, что подобная ситуация просто ужасна, что она может показать школу в нелучшем свете, из-за чего ими с мистером Ричардсом было достигнуто взаимовыгодное соглашение (на сжатых руках понимающего "соглашение" мальчишки белеют костяшки пальцев), в котором директор не придаёт огласке "постыдный роман" и пишет рекомендательное письмо для более лёгкого поиска новой работы для Марка. От таких новостей Илаю хочется кричать и плакать, но он держит себя в руках, опустив голову, слушая внимательно, почему же ему об этом всём рассказывают. Ах, да. Он же "жертва" — обстоятельств и старшего — и вопреки своему сознательному возрасту, оказался использованным, и это может оставить свои травмы, а потому самое логичное и справедливое решение — это отправить его к школьному психологу, миссис Смит, способной проработать с юношей все проблемы и вопросы. По тону мистера Пакерли очень быстро становится ясным, что это не вопрос и не рекомендация, и один из состоявшихся телефонных звонков явно был адресован именно снулой женщине в очках из самого дальнего закоулка-кабинета в школьном подвале.

[indent] На выходе из пыточной его встречает мама, второй человек, звонок которому состоялся в кабинете директора до разговора с Илаем. На её лице — ни следа гнева или упрёка, сплошь волнение, и когда директор благодарит её за столь скорый приезд с работы и просит пройти в кабинет поговорить, та нетипично железным для неё голосом отвечает, что предпочтёт сперва обсудить ситуацию с сыном, чтобы знать его сторону событий, а уже потом, в своё внерабочее время и по предварительной договорённости, заглянет в кабинет мистера Пакерли. Сын не ожидает от неё такого, но вместе с тем благодарен безмерно за поддержку, особенно тогда, когда земля и без того уходит из-под ног, создавая ощущение шаткости и нестабильности мира. В благодарность за её героизм, Бауэр-младший рассказывает матери всё, едва они переступают порог дома: об их романе с Марком, о том, что началось это до наступления возраста согласия, но продолжилось и после не потому что он, мальчишка, "жертва педофила", а потому что ему действительно нравится этот мужчина, как и в принципе нравятся мальчики помимо девочек. О том, что физическое влечение он испытывает только к мальчикам, да и к тому же в основном к мальчикам изрядно постарше, он молчит — информация не кажется ему сейчас актуальной, да и, к тому же, это явно является отдельным разговором на какой-то другой день, и невозможно конструктивно проговорить абсолютно все проблемы разом. Мэдлин Бауэр слушает сына терпеливо, молча, прокручивая в руках налитый с порога бокал вина, но так к нему и не прикасаясь, и Илай не знает, чего же именно ему ждать в ответ. Но ему везёт, как никому другому — мать говорит ему о том, что уже давно догадывалась как об ориентации сына, так и о том, что у него кто-то появился, не предполагая, впрочем, что это может быть кто-то старше её самой.
— Я рада, что ты мне обо всём рассказал, — она берёт его за руку и сжимает её тепло и мягко, заглядывая в заполняющиеся слезами глаза. — Я буду для тебя поддержкой всегда, Илай, что бы ни случилось. А теперь позвони... Марку. Вам нужно попрощаться как полагается.
Но трубку Ричардс не берёт ни на первый, ни на пятый, ни на десятый раз, и сам факт такого поведения расставляет все точки без слов, однако после недели дома — с настояния матери, отзвонившей лично директору и обо всём договорившейся — мальчишка всё же решается заехать к мужчине в гости, чтобы лично всё проговорить, однако, встречает его пустой дом и вывеска "на продажу", а скромное количество оставленных у мистера Ричардса вещей и маленький подарочный томик сонетов в золотом оформлении приходит по почте ещё пару дней спустя, добивая короткой запиской: "на память от Марка".